ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвер - Страница 107

107

Фосс был наблюдателен, скептичен и всегда настороже. Если не пуд, то по меньшей мере фунта два соли, съеденной с ним вместе, потребовалась для того, чтобы вызвать его на откровенность. И когда это удалось, инженер дал понять, насколько глубоко он разочарован в практике реального советского социализма.

«Нигде я не видел столько раболепства и холопства, как у вас в стране, — сознавался он в часы тихих вечерних бесед. — Нигде слово НАТШАЛЬНИК не произносится с таким трепетом, как у вас. Говорят, у вас сто лет назад отменено крепостное право, а по-моему оно у вас еще в полной силе! Кстати, с тех пор, как наш фюрер заключил со Сталиным пакт о дружбе, у нас много толковали о гигантской индустриализации новой России. Теперь я вижу эту индустриализацию воочию, здесь, на кобринских примерах. И прихожу к выводу, что степень эксплуатации рабочих у вас выше, чем где-либо, при низкой производительности труда и скверном качестве изделий. Вся ваша пропаганда ударничества и стахановских методов — чистая демагогия! Она требует целой кучи профсоюзных и партийных паразитов, занятых организацией этого мнимого стимула для рабочих... Само слово «рабочий» у вас не уважается, никто из ваших боссов не отдаст дочь замуж за рабочего. Слова «класс-гегемон» у вас произносятся с издевкой, ведь никто не верил, будто у вас рабочие люди действительно правят государством... Это — удел НАТШАЛЬНИКОВ! В то время как у нас нет пропасти между господином Круппом и его мастерами и сотрудниками фирмы. Г-н Крупп обедает среди них и покидает контору в такой же одежде, как они — он ничем среди них не выделяется.

— Однако г-н Крупп живет во дворце и ужинает в роскошных люкс-ресторанах, где не встретишь рабочего человека! — возражал ему Рональд.

— Тем не менее, у нас нет деления в столовых на «зал для ИТР», где питаются НАТШАЛЬНИКИ, хотя и мелкие, и на зал для рабочих, где еда подается по-свински. Нет, нет, г-н Вальдек, ваш социализм и ваша «демократия» с миллионами заключенных не склонят моих симпатий в сторону марксизма! Помните: демократия возможна лишь там, где есть свободный рынок, а не искусственное регулирование сверху! Это вы когда-нибудь поймете сами!..

2. Эрнст Фишер. Инженер-конструктор, владелец небольшого завода деревообрабатывающих машин (токарных, фрезерных, винторезных). Родом из Люнебургской пустоши, чью природу романтически любил. Очень музыкален, в лагерной самодеятельности руководил немецким хором. В юности горячо увлекся национал-социалистической идеей, шагал знаменосцем в колонне гитлерюгенд, был лично представлен фюреру и получил из его рук какой-то подарок — значок или ножик... Впал в немилость из-за женитьбы на еврейке, переводчице с английского (несомненный показатель склонности к сердечным увлечениям и наличия гражданского мужества). Заверял Рональда, что быть предпринимателем в нынешней Германии — дело безумно сложное, ибо требования немецких рабочих, всегда поддерживаемых профсоюзом, настолько высоки, что в коммунистической России их даже представить себе невозможно! «Русскому рабочему при вашем «социализме» даже во сне не могут присниться производственные условия, заработная плата, отношения с дирекцией, вся сумма юридических прав рабочего, включая право на забастовку в мирное время — словом все то, что составляет азбуку нашей германской промышленности! Начиная от вежливости администрации и кончая... простите! оборудованием наших общественных уборных на предприятиях, куда войти приятно, в то время как у вас... после посещения уборных надо полчаса приходить в себя, одолевая отвращение и тошноту...»

— Думаю, — говорил г-н Фишер, запивая остаток дневной хлебной пайки остуженным, чуть подслащенным кипяточком, что в Германии коммунистическая пропаганда никогда уже не пустит глубоких корней, хотя мы и являемся родиной марксизма. Бумерангом он снова прилетел к нам из России на остриях ваших трехгранных штыков, но слишком многие немцы видели этот русский марксизм или ленинизм в действительности, а не в дымке газетной демагогии... Вот вам элементарный пример. Лично мне самому довелось быть под арестом в Германии, уже в военное время, да вдобавок в строгой тюрьме. Разве мыслимо там держать арестанта на куске пустого хлеба «trocken Brot» и кружке горячей воды? У нас и для арестанта хлеб по-человечески помажут хоть маргарином, хоть граммом! «Kunsthonig», или мармеладом, по-вашему повидлом. Грызть такую вот корку вместо ужина мы не заставили бы и собаку!

— Помилуйте, г-н Фишер! Расспросите любого русского, кто выжил в вашем немецко-фашистском плену, не предав Родины и не записавшись в РОА, и вы услышите, что в концлагере, тем более под вечер, этот ваш военнопленный мог только мечтать о сухой хлебной корке! А мы с вами все-таки жуем, а не мечтаем!

— О! Страдания русских пленных — поистине кошмарны! Тут вы правы! Я знаю правду, которую от широкой общественности старались у нас скрыть. Но, г-н Вальдек, это проявление злой воли не только нашей, но и вашей, не только нашего фюрера, но и ваших «вождей», вашего Сталина...

— О товарище Сталине просил бы вас соблюдать... «словесную деликатность!», как у нас выразился писатель Андрей Белый...

— Но мы с вами тут одни сейчас, — поэтому я рискнул быть откровенным, г-н Вальдек! Ведь г-да Сталин и Молотов объявили ваших пленных изменниками Родины и отказали им во всех видах помощи. Сталин опасался, что следом за пятью миллионами военнопленных, взятых нами в первые месяцы войны и германского наступления, побегут сдаваться в плен и следующие пять миллионов, если Красный Крест станет заботиться об их нормальном питании в лагерях. Сталин добивался, чтобы понятия плен и смерть сделались для вас синонимами...

107