ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвер - Страница 114

114

А еще выше, уже под самой кровлей двухэтажного здания, над картиной, красовались буквы надписи:

«Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

Прочесть эту надпись можно было, откуда бы к ней ни шел абезский обыватель, только через сплетение восьми рядов колючей проволоки, ибо торец с картиной выходил на изгиб дороги, как раз между временной тюремной зоной и бараком усиленного режима с его учетверенной проволочной защитой. Так и смотрели на закате солнца полтысячи этапников из Москвы сквозь восемь проволочных рядов на своего Вождя и на слова о вольности, ни в одной другой стране не знаемой!

Глава двадцатая. ПЕРВЫЕ И ВТОРЫЕ

На первый-второй — рассчитайсь!

Строевая команда

1

Поселок Абезь разбросан вдоль глинистого берега Усы — притока сумрачной и величавой Печоры.

С Печорой-рекой этапники из Москвы встретились накануне приезда в Абезь. Как раз на пересечении Печоры с воркутинской железнодорожной линией, проложенной силами ГУЛАГа по лесотундре в самую войну, находилась — да и поныне находится — главная пересыльная тюрьма советского европейского Севера — печально знаменитая Печорская пересылка. Гулаговцы сортируют здесь вновь прибывающих на Север заключенных: кого куда! Удачей считается, коли задержишься в самой Печоре или соседней Абези, беду сулит жуткое слово Холмер-Ю, «Долина Смерти», севернее Воркуты, куда шлют провинившихся на скорое, беспощадное истребление в штрафных лагерях.

В Гулаговском почтово-телеграфном коде для открытого сообщения персонал вольнонаемный именовался порядковым числительным ПЕРВЫЕ, а контингент заключенных обозначался как ВТОРЫЕ. Естественно, что на тех географических широтах, куда прибыл этап с Рональдом Вальдеком в году от Рождества Христова одна тысяча девятьсот сорок седьмом, количество ПЕРВЫХ уступало ВТОРЫМ в тысячи раз, несмотря на то, что под номенклатуру ПЕРВЫХ попадали и ссыльные, и представители административно высланных народностей, и масса отбывших сроки зеков (т.е. заключенных вчерашних), оставленных работать на Севере.

На Печорской пересылке, где-то в очереди к санпропускнику, иначе говоря, временной бане с прожаркой белья и одежки, Рональд приметил среди тюремной обслуги поблекшую женщину в бушлате, прибывшую, видимо, с одним из более ранних этапов. У нее, похоже, было совсем мало собственных теплых вещей, зато при ней оказался целый чемодан книг... «Алые паруса», «Бегущая по волнам», «Корабли в Лиссе»...

Это была вдова Александра Грина, похороненного в Старом Крыму (куда он перед кончиной перебрался из Феодосии). Домик писателя, по словам вдовы, сохранился в виде полуразвалины, притом гнусно оскверненной новыми жителями Крыма, сменившими высланных татар, болгар, греков, немцев. Саму же хозяйку осудили на большой лагерный срок «за сотрудничество с немецкими оккупантами и их татарскими пособниками». Почему такая участь пока миновала вдову Макса Волошина, Нина Грин объяснить Рональду не взялась, выражала однако тихую радость по поводу того, что в волошинском Коктебеле уцелел от военной разрухи чудесный дом поэта с башенкой, всей внутренней обстановкой и с самой его охранительницей, заботливой и мудрой, глубоко религиозной Марией Степановной Волошиной. Чудом, истинным чудом (ибо например от судакской усадьбы Спендиаровых не осталось даже следа фундаментов!) сохранились в стенах волошинского дома все главные ценности; обширная библиотека Максимилиана Александровича, картины, маски, коллекция его акварелей, словом, все то, что было собрано и создано хозяином за десятилетия его киммерийского уединения...

...свет зажгу. И ровный круг от лампы

Озарит растенья по углам,

На стенах — японские эстампы,

На шкафу — химеры с Нотр-Дам,

Барельефы, ветви эвкалипта,

Полки книг, бумаги на столах,

И над ними — тайна тайн Египта:

Бледный лик царевны Тайиах...

Значит можно было надеяться, что все это вновь станет доступным тем, кто с надеждой и тревогой ожидал послевоенной встречи с волошинской Киммерией-Коктебелем, Отузами, зубчатой стеной Карадага...

Беседа с Ниной Грин на Печорской пересылке продлилась не дольше минуты и почудилась как бы наркотическим сновидением о прошлой жизни. Сон этот быстро сменился этапными реалиями и абезьской явью. До Рональда потом доходило, что Нина Грин долго трудилась в Печорской лагерной обслуге, сохраняя остатки здоровья. Попала, много позднее, под хрущевскую реабилитацию и храбро боролась за воссоздание гриновского мемориального уголка в Старом Крыму, в чем ей долго и активно противодействовали местные партийные власти.

* * *

Из свежеприбывшего в Абезь этапа была наспех сформирована сводная бригада, во главе которой на первых порах оказался не общепринятый заблатненный ловкач-забулдыга, а весьма образованный, пожилой и физически некрепкий инженер-строитель из Москвы, осужденный по бытовой статье и носившей фамилию Король. Как выяснилось, он и сам прежде был гулаговским прорабом на постройке канала Москва-Волга, однако чем-то не потрафил берманам и фириным.

Новую «бригаду Короля», состоявшую преимущественно из интеллигентов-москвичей, с ходу бросили на вытаску сплавного леса из реки Усы.

От зари утренней и до самых сумерек с первой робкой звездой в зените и ее отражением в тихоструйной Усе бригадники, одетые еще в свои домашние обноски, без рукавиц и спецовок и уж, разумеется, без резиновой либо кирзовой обуви, мокли по колено в воде, пачкались на илистом и глинистом берегу, выволакивали неошкуренные лесины, укладывали их в штабеля, волокли следующие... И так без обеда, лишь с пятиминутными перекурами каждый час. Не то о бригаде вообще забыли, не то решили показать московским белоручкам, что здесь, на Севере, закон — тайга, прокурор — медведь!

114