ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвер - Страница 140

140

Однажды под вечер, когда Миша Голубничий явился к Рональду на склад ГСМ с готовыми листами, лица на нем, как говорится, не было. Бледный, заикающийся, он поставил на доски стола котелок с едой, положил стопку переписанных листков в Сторонку и почти разрыдался. Его буквально колотил озноб.

— Что, плохие вести? — спросил хозяин-пожарный.

Миша только отмахнулся. Мол, лучше не спрашивайте! Просто... спасайтесь!

— Послушай. Миша! Я ведь не очень цепляюсь за это наше земное бытие. Понимаю, что ты... боишься открыть мне что-то важное. Тебя запугал Василенко? Ты обещал ему молчать передо мною?

Да. Поклялся даже молчать! Но послушайте вы меня: переходите на другую колонну. Ведь вам помогут вольные! У вас есть в управлении знакомые! Не рискуйте долее ни часом! Вот все, что могу вам сказать!

Положение Миши Голубничего было не из простых. Для того, чтобы сделать его переписчиком, Василенко пришлось назначить его на единственно вакантную придурочную должность лекпома в фельдшерском пункте. Но у Миши отсутствовали медицинские познания. Поэтому для фактического исполнения отнюдь не легких функций лагерного лепилы, или «помощника смерти», как эта должность именуется в блатном фольклоре, нужен был настоящий медик. Таковой на колонне имелся, в лице латышского врача Поздиньша, однако по «статейному признаку» (статья у него была 58-1-6, с 10-летним сроком) он не имел права работать в лагере на поприще гиппократовом. Держали его в медпункте тайком, проводили же по спискам бригады общих работ. Так было при вольной, точнее, ссыльной женщине-медичке, пожилой, очень больной и исстрадавшейся в лагерях (у нее было сильное обморожение ног) крымчанке, которую, в конце концов, перевели на более тихое место. Ей, конечно, грозила здесь, на штрафной, круглосуточная опасность ибо даже старая водовозная кляча, когда попадала в зону, служила объектом вожделений и покушений. Блатные в очередь становились на оглобли, и кляча понуро терпела все чисто человеческое поведение!

Добросовестному Мише Голубничему все это причиняло много беспокойства, особенно, если в зоне обнаруживались свежие венерики. Приходя в землянку к Рональду, на складе ГСМ Миша вздыхал глубокомысленно и горестно: «У меня опять два случая заднепроходного сифилиса!» Возникло у него и вовсе непредвиденное осложнение с высшим начальством. Оказывается начальницей всей санитарной службы Управления являлась особа женского пола, притом столь непривлекательной, даже отталкивающей внешности, что не спасали и полковничьи погоны, и высокая северная зарплата: желающего так и не нашлось! Между тем, по слухам, та начальница была очень строга и требовательна к подчиненным, придиралась к мелочам и житья не давала руководителям работ. Не берусь судить, правдивы ли были эти слухи, но вольнонаемный персонал в больницах утверждал, будто главный инженер строительства сулил освобождение смельчаку, кто подошел бы ей в мужья. И вот этой-то страшной начальнице приглянулся лепила со штрафной, Миша Голубничий! Она потребовала, чтобы все сводки носил к ней только он, и обращалась к Мише в шутливо-ласковом и снисходительном тоне...

— Правда ли, что она так страшна? — переспрашивал Рональд своего переписчика. Тот в ответ лишь вздыхал и безнадежно отмахивался.

Теперь латыш-медик хлопотал в медпункте, давал блатарям порошки и таблетки, перевязывал порубы и порезы, а Миша сидел за стенкой и строчил, строчил своим каллиграфическим почерком Рональдову романтическую прозу... Придя к Рональду с последним предостережением, Миша таился недолго и признался, что ночью сам Василенко явился в медпункт, где положили заболевшего вора-суку и долго с ним шептался. Потом разговор стал слышен из-за стенки, ибо оба заговорили громко, вслух. Василенко предал вору тысячу семьсот рублей — за эти деньги вор должен убить «батю-романиста», когда тот явится в зону, чтобы помыться в бане. Подкупленный ворюга, сразу по уходе Василенко, позвал в медпункт других блатных, составился «банк», и к утру ворюга уже просадил в буру все деньги Василенко. Судьба «бати-романиста» была решена!

— Вызови ко мне сюда, на склад, нашего экономиста Феликса, попросил «батя». — Думаю, что выкрутимся. А если нет — что же, я и не очень хотел!

Феликс пришел. Василенко он ненавидел, презирал, считал подонком и негодовал на Рональда: зачем тот помогает обыкновенному лагерному жулику рядиться в перья литератора. До сих пор Рональд только отшучивался. Теперь настала пора поговорить серьезно.

— Вот, Рональд Алексеевич, и достукались! Не я ли вас предупреждал? Попробуем, однако, воевать с Василенко по-умному!

После недолгих обсуждений, пришло такое решение: Рональд пока не должен носа совать на колонну. А Феликс уговорит Василенко послать роман (первые два тома, третий еще только шел к концу) как бы на литературную экспертизу к знатоку литературы, авторитетному для Василенко. Таким авторитетом был, например, прораб на 28-й колонне Алексей Иванов, с которым Василенко работал вместе до перехода нарядчиком штрафной. Иванов в прошлом был ленинградцем, знал толк в литературе, служил в Институте истории материальной культуры и мог произнести дельный приговор всему начинанию с романом. Надо мол ему-то и направить книгу, а то, может, там ничего стоящего-то и нет? У нас-то никто ничего в этом не смыслит!

Наступили напряженные дни: работая над концовкой, Рональд нет-нет и обернется на каждый скрип снега и шорох в дверях: не Костя ли, мол, со своим ножичком? Брр!

Нр когда в дверь действительно что-то стукнуло, оказалось, что это — еще пока не Костя! Это — Миша Голубничий понес оба романа на 28-ю!

140