ГОРСТЬ СВЕТА. Роман-хроника. Части третья, четвер - Страница 36

Нужна бывает, разумеется, и осторожность, особенно близ потаенного НП, где блюсти скрытность подходов и дисциплину движения — закон войны! Здесь «педагогика бравадой» неуместна — открывать врагу такой НП нельзя! Уж очень выгодно он тут сокрыт! Все просматривается!

Увы! Глазастые финны тоже кое-что здесь рассмотрели.

Как только ПНШ-2 закончил ранние наблюдения и вышел из замаскированной траншейки на воздух, дорогу преградил минометный разрыв. Инстинкт сработал: Рональд успел резко кинуться в сторону, но тут-то и открылся снайперу!

...Все его тело болезненно отозвалось на резкий хлопок, острый пороховой дух и тяжкий удар повыше коленной чашечки. Левая нога подкосилась. Падая, он успел подумать, что ногу оторвало напрочь.

Сколько продлилась нирвана, он не знал, но когда снова обрел способность понимать и видеть, сообразил, что ранен разрывной пулей в ногу. Ему уже разрезали брюки выше сапога и колена, сделали тугую повязку. Спросили, способен ли он, опираясь на плечи двоих человек, переступать одной ногой или надо ждать волокуши? Он согласился переступать, втайне пожалел, что заботливый ординарец сам лежит в полковой санчасти с легким ранением ног.

Путь траншеями был мучителен и долог, нарастала слабость от потери крови, тело становилось непослушным, тяжелым, он выскальзывал из рук, сознание уходило, путалось, сказывалась, верно, и недавняя контузия. Иванов тоже помогал вести его, но в неудобном, узком ходе сообщения сам угодил под финскую пулю. Рана оказалась серьезной. Повели теперь уже двоих.

Добрались до ручья под звучным названием Серебряный. Он служил разгранлинией между третьим батальоном Первого полка и батальоном морской пехоты с «Марата». Кто-то вспомнил, что у моряков есть свой санитарный пункт, всего шагах в двухстах. Но... по открытому сухому болоту, на виду финских снайперов.

Иванов терял силы, идти дальше не мог. Подоспели санитары в белых халатах с красным крестом и одной парой носилок. Может, из уважения к красному кресту финики не откроют огонь? Да и выхода не было: оба раненых погибнут без скорой госпитализации!

...На открытом болоте к Рональду вернулось ясное сознание.

Белые халаты — не спасение, а мишень! Он велит носильщикам ступить в русло ручья, себя вести берегом. Русло — каменистое, сейчас под осень, полусухое, кругом — валуны, болотные кочки, сухая трава. Ясно видно финские позиции. До них — шестьсот метров, а до опушки спасительной, где скрыты санитары моряков, — не более ста. Оттуда нас, конечно, видят... Но видят и не только оттуда!

Трое финских солдат покинули траншею и тащат миномет на открытую площадку. Один из них несет и ящик мин, прижимает к животу...

Носильщики почти бегут. Ведущие Рональда тоже, и сам он торопится переставлять здоровую ногу. Впереди — большая меховая кочка, густо поросшая клюквой... Финские минометчики — уже на месте и пустили первый снаряд. Перелет — 50 шагов, направление верно! Солдаты опускают Рональда лицом вниз на кочку, сами вытягиваются рядом. Тут же и носилки с комбатом.

Вторая мина! Недолет — 25 шагов...

Рональду страшно хочется пить. Ягоды — спелые, не очень кислые, прохладные. Он дважды успевает набрать их прямо с куста, полный рот. Сок бежит по лицу. Выныривает из глубин блоковская строчка: «Истекаю клюквенным соком...»

Третья мина шелестит... отчетливый внутренний голос произносит: «Капец».

Взрыв поднимает в воздух чуть не всю моховую кочку. Ощущение космического полета в бездну... Полунирвана. Сквозь нее — тупая боль в скуле, кажется, что она — пухнет, наливается горячим соком... И еще в руке — болячка острая, как от сильного укола иглой... Слух ушел, кажется, совсем, будто перепонки лопнули... Потом ушли и все прочие ощущения бытия. Стало пусто, темно, безмолвно.

...Слух вернулся, как будто, первым. Шелест хвои и чья-то речь. Слова:

— А другого — насмерть. Остался под огнем. Этого принесли еле-еле.

Потом — жадно пил. Позднее — колыхание носилок, запахи аптеки, лица полкового врача и сестры. Где-то видел ее. Та самая, что в Песочном... Она сейчас гораздо ласковее, сердечнее, чем тогда. В руке — шприц, очень большой. Противостолбнячная жидкость. Укол в низ живота. Сильная боль в ноге, в щеке, в левой руке. Еще укол. Боли утихают, но сказать им, этим спасительным людям, слово благодарности невозможно: щека, челюсть — все чужое, рот не раскрывается, стиснут повязкой... Опять муть и нирвана.

Осознал себя в медсанбате. Узнал Яковлеву, комиссара. Что-то говорила доброе, сердечное. Все — очень добры, спокойны и советуют потерпеть.

Потом — опять носилки, их недолгое колыхание, лестница наверх, во второй этаж каменного дома с большими окнами, похожего на шикарную виллу, пропахшую, однако, карболкой и йодом. Операционная... Человек грузинского типа. Слова его:

— Если бы они вздумали вынимать в медсанбате осколок — уже ничего поправить было бы нельзя! Наркоз — общий!..

Рональду удалили минометный осколок, застрявший в челюсти слева. Профессора челюстной хирургии звали Каридзе. Он повторно взял пациента на операцию еще три недели спустя, дав ему поокрепнуть. Обещал, что лицо не исказится от повреждения лицевого нерва, если... Все докторские «если» Рональд обещал соблюдать и исполнял это свято. Двадцатью-тридцатью годами позже он, кроме благодарной памяти о профессоре, хранил на левой щеке лишь небольшой, аккуратный шрам, мало заметный даже для людей близких, знавших, что всех осколков было шесть. Большой и три малых Каридзе удалил, а последние два, прочно засевшие в кости, вышли потом сами, довольно мучительным для Рональда образом, уже в новой его жизни, непохожей на ту, первую...